Павел Мусиенко — об опыте скорой помощи, чёрном поясе по айкидо и оперном вокале
Он мечтал о военной медицине, а потом поступил в консерваторию и едва не стал оперным басом. Несколько лет работал в скорой помощи, но неожиданно попал в науку и уехал заниматься исследованиями за рубеж. Как не потерять свои корни, не сломаться после смерти пациента и не упускать больших возможностей? Обо всём этом и не только поговорили с нейробиологом и нейрохирургом, а также разработчиком уникальных нейроимплантов Павлом Мусиенко.
Мы продолжаем серию интервью с российскими учёными, у которых накоплен опыт работы за рубежом, у многих — весьма солидный. Им есть с чем сравнивать, поэтому говорим с ними не только о профильных исследованиях, но и о том, как развивается наука в России и других странах.
Павел Мусиенко — учёный с более чем 25-летним опытом работы в области нейробиологии
Фото: © Александр Ушков / Медиадом «Сириус»
— Павел Евгеньевич, в прошлом году вы стали соавтором двух статей в больших научных журналах. Речь идёт об уникальных бионических протезах.
— Да, один материал вышел в журнале Nature Communications, другой — в Cell Report. Там описана наша работа над биомиметическими подходами нейростимуляции. Мы обосновали, что нужно искать особые режимы воздействия на нервные клетки, схожие с естественными внутренними процессами в организме. Это позволило нам создать бионический протез для пациентов с ампутированными конечностями, который оснащён системой обратной связи. Он даёт человеку возможность вновь обрести утраченные ощущения и восстановить способность совершать точные и осознанные движения.
Впервые появился протез, позволяющий чувствовать горячее и холодное
Читать— Ваш профиль — нейронаука, но изначально вы учились на хирурга и военного врача. С чем связан такой выбор специальности?
— Я из семьи военного. Мой отец — капитан I ранга, подводник, служил в специальных войсках. Детство я провёл в военных гарнизонах, например несколько лет жили в Камране. Я восхищался отцом и хотел быть как он. Так появились идея стать военно-морским врачом, а потом и решение поступить в Военно-медицинскую академию.
Военно-медицинская академия имени С.М. Кирова — старейшее медицинское учебное заведение России, где готовят военных врачей и руководителей медицинской службы армии и флота
Фото: © ФГБВОУ ВО «Военно-медицинская академия имени С.М. Кирова» Министерства обороны Российской Федерации
Кто такой Павел Мусиенко
Доктор медицинских наук, профессор, руководитель направления «Нейробиология» Научно-технологического университета «Сириус», заведующий лабораторией нейропротезов Санкт-Петербургского государственного университета, заведующий лабораторией нейромодуляции Института физиологии им. И. П. Павлова РАН, руководитель группы нейрореабилитационных технологий Центра LIFT.
— Сложно было поступить? Серьёзный конкурс?
— Уровень медицинского образования там один из лучших в стране. Нужно было знать не только химию, биологию и русский язык, но ещё пройти профотбор и показать хорошую физическую подготовку. Например, пробежать три километра на определённое время. На этом многие толковые ребята срезались. Я активно занимался спортом, был чемпионом Санкт-Петербурга по прыжкам в высоту, поэтому без проблем поступил, набрав максимальный балл. Я доволен своим выбором, ведь военная академия не только дала мне ценные знания по анатомии, физиологии и другим дисциплинам, но и приучила к порядку и системному мышлению.
— Почему именно хирургия?
— Она меня привлекала с первого курса — люблю работать руками, пальцы очень чувствительные. Это важно, поскольку хирург должен, не глядя, чувствовать ткани, нервы, мышцы и мгновенно реагировать на любые изменения. Сначала я дежурил в общей хирургии, потом — в клинике глазной хирургии. Но в итоге ушёл в неврологию, рефлексотерапию и мануальную терапию.
— Из-за любви работать руками?
— Не только. Мне очень нравилась восточная культура. Я со школы занимался разными единоборствами: карате, дзё-дзюцу, айкидо. Последним продолжаю заниматься до сих пор — кандидат в мастера спорта, чёрный пояс. И это не просто спорт, а целая философия духовного развития, искусство перенаправления агрессии. Как правило, там нет техник нападения. Всё направлено на то, чтобы отойти в сторону и использовать энергию противника для его успокоения.
В отличие от западных единоборств, восточные уделяют значительное внимание не только физическим навыкам, но и духовному развитию, самоконтролю и внутренней энергии
Фото: © PeopleImages.com - Yuri A / Shutterstock / FOTODOM
Когда на курсе неврологии медицинской академии я познакомился с врачом, который практиковал терапию иглоукалывания и прижигания, то решил разобраться, как это работает и помогает. Начал читать книги по китайской медицине, стал заниматься точечным и классическим массажем. А потом поступил в консерваторию.
— Неожиданно! А как возникло увлечение музыкой?
— Всё хорошее — от женщины. (Улыбается.) У меня была девушка, которая занималась вокалом, и я как-то пришёл к ней на занятия. Она рассказала педагогу, что я пою под гитару. Та решила меня послушать, а потом заявила, что у меня уникальный голос, с которым нужно идти в консерваторию. Я это не воспринял всерьёз, потому что уже был на пятом курсе Военно-медицинской академии.
Правда, девушка оказалась настырной и год спустя всё-таки уговорила меня попробовать свои силы в консерватории. Тогда там работала заслуженная артистка России и солистка Мариинского театра Евгения Константиновна Перласова. По итогам прослушивания она констатировала, что у меня бас, и такого низкого голоса у них не было 10 лет!
Так я оказался в консерватории, где мне поставили вокал, и теперь я могу спеть несколько арий а капелла
Выступали в том числе в Доме-музее им. Ф. И. Шаляпина, где впервые почувствовал, как при взаимодействии со слушателем возникает неведомая биоэнергетическая связь. Я подсел на эту музыкальную иглу, но потом пришлось выбирать. На двух стульях не усидишь, если хочешь добиться хороших результатов. Оперный вокал требует регулярных занятий, полного погружения и постоянной работы над голосом. Медицина тем более обязывает целиком отдаваться профессии — я выбрал её. Но все же музыка сопровождает меня всю жизнь, хоть и ушла на второй план.
Павел Мусиенко мог стать оперным певцом, но нашёл свое призвание в науке
Фото: © из личного архива Павла Мусиенко
— Почему после академии вы пошли работать в скорую помощь?
— На дворе были лихие 2000-е, и многие уходили с военной службы из-за недостатка оснащения и материального обеспечения. Старшие ребята рассказывали случаи, когда просто нечем было оказывать помощь, из-за чего раненые могли стать инвалидами или умереть.
Окончив интернатуру, я решил уйти в скорую помощь, где в итоге получил потрясающий опыт принятия оперативных решений в ургентных ситуациях. Там, как и в хирургии, приходится брать на себя огромную ответственность. И чем выше профессионализм, тем её больше. Есть такая поговорка: «Большой хирург — большой разрез». То есть он берёт на себя сложные и тяжёлые случаи. Но и «кладбище» у такого врача, как правило, тоже большое.
Впервые я испытал это, потеряв своего первого пациента на скорой
Я приехал на вызов к женщине примерно 55 лет с инсультом и судорогами. Сделал всё, что необходимо, но не смог ей помочь. Приехавшая в поддержку кардиологическая бригада тоже не справилась. Для скорой помощи это стандартная ситуация — такое случается раз в несколько недель у каждого врача бригады. Но у меня такое было впервые, отсюда сильное потрясение. Примерно неделю был в стрессовом состоянии, корил себя. Пытался понять, что сделал не так. Оказалось, что я действовал правильно, врачебная комиссия потом подтвердила.
Работа в бригаде скорой помощи научила Павла Мусиенко оперативно принимать решения в экстренных ситуациях
Фото: © из личного архива Павла Мусиенко
С того момента у меня сформировалась некая «броня». В первые месяцы работы я мог волноваться или сомневаться в чём-то, теряя время на принятие решений. А этого очень важно избегать врачу скорой помощи. Появившаяся «броня» помогала мне меньше эмоционировать и быстрее действовать.
— Но два года спустя вы ушли из скорой. Почему?
— Я поступил в ординатуру по вертеброневрологии в одной из больниц Санкт-Петербурга, а потом один случайный звонок перевернул мою жизнь.
Очень авторитетный исследователь в области нейрофизиологии Игорь Лавров разыскивал моего однокурсника, чтобы взять его в аспирантуру, а тот в это время служил в батальоне морской пехоты. Каким-то образом мой номер телефона оказался у этого учёного. Когда он позвонил, меня не было дома. С ним поговорила моя мама и рассказала ему обо мне. Позже я встретился с Игорем Лавровым в Институте физиологии имени академика Ивана Павлова, и меня настолько увлекла физиология, что я поступил туда в аспирантуру. Мой учитель Юрий Петрович Герасименко руководил уникальной лабораторией, где занимались физиологией движения. Там мы изучали нейрональные механизмы двигательного контроля и методы лечения при параличах.
— А как вы оказались за рубежом?
— Мне было 25 лет, и на тот момент я был практикующим врачом, а также начинающим физиологом. Тогда и подумать не мог, что следующие девять лет проведу за рубежом. Даже желания такого не возникало. Но нужно было обеспечивать семью. Я довольно быстро за два года написал кандидатскую диссертацию, и в конце аспирантуры профессор Герасименко, который тогда уже работал в Америке, предложил мне стажировку на три месяца в Канаде.
Эдмонтон — столица канадской провинции Альберта
Фото: © Anthony Mance / Shutterstock / FOTODOM
Я согласился и получил возможность увидеть, что такое физиология в крутом зарубежном университете. Он находится в Эдмонтоне, где есть реабилитационный центр и научно-исследовательская группа, занимающаяся вопросами восстановления функций мозга.
В Университете Альберты работали выдающиеся учёные, книги и статьи которых я читал на родине
Мне понравился уровень обеспечения научной работы. В аспирантуре такого не хватало — там работали в условиях ограниченных материальных ресурсов и многое приходилось придумывать и делать своими руками.
В Канаде я увидел, что наука — это целая индустрия, где хорошо платят. Тогда учёные зарабатывали там примерно в 10-20 раз больше, чем в России (сейчас ситуация изменилась в лучшую сторону для нашей науки). И тогда я понял, что не только могу заниматься любимым делом, но и обеспечивать семью. Ежемесячно я получал стипендию около 1000 долларов. При этом жил в общежитии и покупал продукты по скидкам, так что умудрялся экономить 70 % средств. Благодаря этому в Россию вернулся с небольшим капиталом. Затем в течение двух лет принимал участие в отечественных научных конкурсах, где успешно выигрывал гранты, и в итоге собрал деньги на первичный взнос для покупки квартиры.
Согласно завещанию Альфреда Нобеля, ежегодно Каролинский институт присуждает Нобелевские премии в области физиологии и медицины
Фото: © AjayTvm / Shutterstock / FOTODOM
Потом после защиты диссертации меня пригласили работать в Каролинский институт, в Нобелевский департамент нейрофизиологии, которым руководил тогда председатель Нобелевского комитета Стен Гриллнер. Там работали выдающиеся учёные в области нейрофизиологии, в том числе Татьяна Делягина. Она каким-то образом узнала, что есть такой молодой человек, у которого руки хирурга и голова учёного и что он ищет работу после аспирантуры. Профессор Делягина предложила позицию постдока. Зарплата там была небольшой, но всё же раз в пять больше, чем в России.
В Швеции я изучал, как животные поддерживают равновесие и устойчивость тела, если им удалить верхнюю часть мозга. В этот момент организм перестаёт сознательно контролировать свои движения и благодаря примитивным рефлексам начинает перемещаться «на автомате». Моя задача была в том, чтобы понять, как именно нервная система контролирует равновесие и устойчивость, когда сознательная регуляция отсутствует. Раньше в Петербурге я уже ставил подобную модель.
Через два года я немного заскучал в фундаментальной научной среде и стал искать другие клинико-ориентированные проекты. Подходящее место нашлось в Швейцарии. Там как раз искал талантливых сотрудников для своей новой исследовательской группы Грегуа Куртин. Ему был нужен нейрохирург и нейрофизиолог, способный самостоятельно ставить исследовательские задачи, придумывать и разрабатывать новые подходы.
Встреча с Грегуа оказалась ещё одним судьбоносным эпизодом моей жизни. Дело в том, что его научный руководитель всемирно известный физиолог Реджи Эджертон (специалист в области моторного контроля) как-то приезжал в Петербург, где я проводил исследования в родной лаборатории (я регулярно прилетал из-за границы домой). Он увидел, как я выполняю сложную операцию, и потом порекомендовал меня Грегуа в качестве кандидата в его лабораторию. Вскоре тот позвонил мне и предложил поработать вместе. Мы начали в Цюрихе, где организовали лабораторию по изучению механизмов работы нервной системы и реабилитации пациентов. Затем мы создали вторую лабораторию в Лозанне в EPFL, где внедряли научные знания в клинику.
Так я стал немножко швейцарцем, начал кататься на сноуборде и погрузился в экспериментальную нейрореабилитацию
— Но всё-таки русские корни потянули вас обратно домой?
— Да. Во время работы в Швейцарии я стал понимать, что меня тянет в Россию. Мы как-то разговаривали с Грегуа о корнях. Он заявил, что у него их нет, мол, он — человек мира, хотя и родом из соседней Франции. А я понял, что хочу домой: недостаток креативности и швейцарская прагматика меня не устраивали.
Поэтому последние четыре года за границей я старался работать в Швейцарии всё реже. Продумывал задачи так, чтобы можно было выполнять их удалённо, хотя тогда ещё не было принято работать дистанционно. Потом получил швейцарский грант, который позволял трудиться в других странах, в том числе в России. Его выдал Международный фонд исследований параплегии, и это позволяло мне проводить исследования на родине.
Павел Мусиенко вспоминает, что адаптироваться психологически к экспериментам, во время которых погибали лабораторные животные, помог опыт работы в скорой помощи
Фото: © из личного архива Павла Мусиенко
В 2014 году я окончательно вернулся в Петербург, в течение года защитил докторскую диссертацию. Потом в 2015 году стал профессором СПбГУ — там организовали конкурс для молодых (до 37 лет) докторов наук на замещение этой должности. Зарплата, конечно, оказалась значительно ниже швейцарской, но её было достаточно для жизни, а также чтобы заниматься наукой, расти как заведующему лабораторией и создавать собственное направление. С тех пор прошло десять лет, и сейчас у нас в стране есть несколько научных лабораторий моего направления: в Институте физиологии имени Павлова, СПбГУ, Университете «Сириус», Центре мозга и нейротехнологий ФМБА РФ и Центре LIFT в Москве. Это вся моя жизнь.
Сегодня я не только занимаюсь научными исследованиями, но и руковожу клинической лабораторией нейростимуляционных технологий, где коллектив врачей лечит пациентов с инсультом и травмами спинного мозга. Занимаемся спинальными больными, нейрореабилитацией, совершенствуем методы и подходы реабилитации парализованных, создаём нейроинтерфейсы нового поколения, обладающие уникальными свойствами благодаря использованию инновационных материалов (для этого активно сотрудничаем с химиками и инженерами).
— Это как раз то, чем вы занимаетесь в Сириусе?
— Да, это один из наших проектов, который мы реализуем за счёт гранта федеральной территории Сириус. Мы его получили вместе с Дмитрием Ивановым — руководителем направления «Биоматериалы» Научного центра генетики и наук о жизни Университета «Сириус». В этом проекте мы «поженили» материаловедов и нейробиологов. Наша команда занимается созданием интерфейсов, предназначенных для воздействия на структуры спинного мозга. Исследуем механизмы влияния различных мишеней (таргетов), в частности рецепторов серотонина, на процессы нейропластичности головного мозга. Важнейшая часть наших разработок — изучение оптимальных способов точечной доставки лекарств, включая создание перспективных функциональных материалов.
Что делает мозг нейропластичным?
Читать— Что именно вас привлекло в Сириусе?
— Я музыкант по жизни, и мне нужна динамика, перемены, а также возможность созидать. В Сириусе всё это сошлось. Когда четыре года назад здесь устроили конкурс на создание лаборатории, в Петербурге была сложная финансовая ситуация — какие-то гранты закончились, на другие только подавали заявки. Тогда мы объединились с блестящими нейробиологами Раулем Гайнетдиновым, Аланом Калуевым и Евгением Будыгиным, подав совместную заявку на создание целого направления «Нейробиология» в Университете «Сириус».
По направлению «Нейробиология» в Университете «Сириус» изучают нейробиологические механизмы патологий центральной нервной системы, включая нейрогенеративные, психические заболевания и травмы спинного и головного мозга
Фото: © Ярослав Яровой / Медиадом «Сириус»
Важнейшей причиной для меня подать заявку именно сюда стали обезьяны. К тому времени я уже начал работать с коллегами из Научно-исследовательского института медицинской приматологии в Сочи, провёл две серии экспериментов на обезьянах. Эти животные — как люди, поэтому работа с ними — высшая ступень развития экспериментальной нейрофизиологии.
— Какие проекты вы сейчас развиваете в Сириусе?
— Несколько проектов, поддержанных различными отечественными грантами и фондами: создание нейроинтерфейсов, изучение мигрени и разработка методов ее нейромодуляторной терапии, изучение роли нейровоспаления и того, как оно влияет на развитие различных заболеваний в головном мозге (акватический проект на рыбках данио-рерио), а также изучаем роль рецепторов к серотонину и следовым аминам в нейропластичности после повреждения спинного мозга. И ещё много инициативных проектов, по которым можно в перспективе получить гранты.
— Что самое ценное для вас в работе учёного?
— Соприкосновение с новым знанием. Учёные лишь приоткрывают завесу непознанного, и трудно заранее понять, что там будет. Поэтому нужно быть отважным и креативным, чтобы совершить подлинно революционный прорыв.
Чем необычнее исследователи, тем интереснее открытия, которые они совершают
Именно поэтому, столкнувшись с задачей создать междисциплинарный проект в Университете «Сириус», мы приняли смелое решение — организовать магистерскую программу, объединяющую разные направления науки — нейротехнологии и материаловедение. В течение двух лет физхимики и биомедики учатся вместе, и это открывает новые возможности для междисциплинарных исследований и инноваций.
Павел Мусиенко регулярно выступает на научных форумах и конференциях, рассказывая о своих исследованиях в области нейробиологии
Фото: © Юрий Славин / Медиадом «Сириус»
— Остались у вас ещё нереализованные цели, которых очень хочется добиться?
— Их по крайней мере две. Первая — перевести технологию мягких имплантов в клиническую медицину. Я уже больше 15 лет этим занимаюсь и надеюсь, что технология войдёт в современную нейроимплантологию и будет активно применяться при моей жизни. Сириус — один из последних этапов работы в этом направлении. В настоящее время мы активно взаимодействуем с нейрохирургами, отрабатываем клинические протоколы, а также сотрудничаем с технологическими компаниями и индустриальными партнёрами, которые заинтересованы во внедрении наших технологий.
Второе — хочу научиться эстрадно-джазовому вокалу. Для меня это не менее увлекательная задача, которая, как ни странно, помогает заниматься наукой. Музыка — удивительное средство быстро восстановить свои силы после напряжённой работы и сильнейший инструмент влияния на нейрокогнитивные процессы, которые ещё предстоит изучить.
