Екатерина Минская — об успехе в лечении рака, игре в бога и чудо-стипендии

Она могла стать музыкантом, но пошла в науку. Молекулярный биолог Екатерина Минская занималась исследованиями в Англии, Шотландии, Северной Ирландии, Германии, Португалии, а теперь передаёт знания молодым учёным в Университете «Сириус». Мы расспросили её об учебе и работе за рубежом, обучении студентов и прорывных разработках.
Мы продолжаем серию интервью с российскими учёными, у которых накоплен опыт работы за рубежом, у многих — весьма солидный. Им есть с чем сравнивать, поэтому говорим с ними не только о профильных исследованиях, но и о том, как развивается наука в России и других странах.
— Екатерина Сергеевна, как вы пришли в науку?
— Никакой науки вообще не должно было быть (улыбается). Я очень люблю играть на пианино. Мне было около пяти лет, когда меня отдали в музыкальную школу Владивостока, и я была первой ученицей у лучшего педагога. В 13 лет должна была ехать в петербургскую консерваторию, куда меня приняли. Но там нужно было жить в общежитии, из-за чего родители переживали. В итоге я не поехала, хоть и продолжила играть.
Позже в Шотландии, обучаясь в аспирантуре, я подрабатывала репетитором — учила детей игре на фортепиано. Один из моих воспитанников стал настоящим музыкантом. Я даже купила хорошее цифровое пианино и возила его с собой — от Белфаста до Лондона.
К сожалению, перевезти пианино в Россию оказалось невозможно, и я решила подарить его дому престарелых
Хотя сейчас у меня нет возможности играть, музыка остаётся важной частью моей жизни. Я регулярно посещаю концерты, которые проходят в Университете «Сириус», очень люблю джаз.
А в науку пришла благодаря маме — она всю жизнь проработала в этой области. Я провела детство у неё в лабораториях.
Кто такая Екатерина Минская?
Екатерина Минская — главный научный сотрудник направления «Генная терапия» Научного центра трансляционной медицины Университета «Сириус». Преподаватель молекулярной биологии, кандидат наук (PhD). Опыт работы — более 20 лет. Училась в Дальневосточном государственном университете (ДВГУ), Central European University (CEU) , University of Glasgow.
Работала в Wuerzburg University (Германия), Queen’s University Belfast (Северная Ирландия), University of St Andrews (Шотландия), Edinburgh University (Шотландия), University College London (Англия), Lisbon University (Португалия). Соавтор многочисленных научных публикаций в журналах PNAS, Frontiers in Immunology, Stem Cell.
— А как вы оказались за рубежом?
— Я училась в Дальневосточном государственном университете и на пятом курсе во время написания диплома первый раз поехала за границу. По программе культурного обмена я прожила три месяца в Сан-Франциско. Мой колледж находился в Окленде. Там были очень дружелюбные люди, огромное количество студентов со всего мира.
Я жила в американской семье, где у меня была замечательная «мама». По программе, она должна была кормить меня завтраком и ужином, но я весь день проводила в колледже и возвращалась поздно. Поэтому она давала мне пакеты с едой на целый день. Её домашняя кухня была настолько вкусной, что я набрала около 5 кг. А чтобы поздно вечером я не возвращалась пешком одна, забирала меня на машине.
Зная мою любовь к музыке, она на Новый год подарила мне билет в оперный театр Сан-Франциско на мюзикл «Призрак оперы». Наши места находились прямо в центре зала, где падает знаменитая люстра. Казалось, она пролетает буквально над головами. Впечатления от этого спектакля остались незабываемыми. С тех пор обожаю эту постановку и стараюсь ходить на неё везде, куда бы ни приехала.
После Сан-Франциско я написала дипломную работу, окончила ДВГУ и получила scholarship на магистерскую программу в Central European University в Будапеште.

Учиться там было невероятно сложно, потому что двухгодичная магистерская программа рассчитана на год. Обучение на английском языке. Пусть и говоришь свободно, но чтобы сдать экзамен, нужно по три раза все перечитать, запомнить, записать. Я вставала в четыре утра весь год, как и на первом курсе университета, занималась три часа в тишине, потом завтракала и ехала на учебу.
После магистерской программы я подала несколько заявок в университеты США, и в трёх из них мне дали стипендии. Но только на обучение, а на проживание квоты не было. И в самый последний момент мне предложили стипендии сразу в двух аспирантурах в Великобритании.
Такую возможность предоставляли трём лучшим студентам нашего факультета Центрально-Европейского Университета, и я оказалась среди них
Одна из квот была в Манчестер, где предлагалось заниматься бактериологией. А вторая — в Глазго, в University of Glasgow. Там была ведущая лаборатория в мире под руководством моего любимого руководителя профессора Ричарда Эллиотта. Там занимались геморрагическими лихорадками. По ним был мой диплом в ДВГУ, так что я решила идти туда.

При этом разница в оплате за обучение в аспирантуре для граждан Великобритании и иностранцев была примерно 10–12 тысяч фунтов в год. Так что мне нужно было найти эту сумму. И случилось чудо! Впервые в истории этого университета декан факультета медицины согласился за первый год не брать эту разницу с условием, что на второй и третий год я получу престижную стипендию (ORS). Я думала, это невозможно, ведь её предоставляет правительственная организация — Британский совет, но в итоге получила её.
— В чем особенности научных коллективов за рубежом?
— В Великобритании сотрудники научных лабораторий каждую пятницу обязательно выбираются куда-то, чтобы лучше узнать друг друга в неформальной обстановке. Наш паб в Глазго находился через дорогу от института, и туда приходили сотрудники разных лабораторий. Это были и заведующие, и аспиранты, и магистранты, и научные сотрудники. После таких встреч уже не было чёткой иерархии, когда один выше другого. А в сплочённом коллективе, в дружественной и доброжелательной обстановке проекты делаются с большей эффективностью. Когда в лаборатории приятная атмосфера, люди друг другу помогают, нет нездорового соперничества. Конкурируешь лишь с самим собой.
За границей люди работают много, интенсивно и эффективно. Если во время эксперимента у меня появилось три свободных минуты, я в это время занимаюсь чем-то полезным. Соответственно, в день делаешь в 10 раз больше, чем если бы выполнял задачи не параллельно, а последовательно. В Университете «Сириус» я пытаюсь учить этому своих студентов.

— Над какими проектами вы работали в Европе?
— В University of St Andrews в Шотландии я занималась оптимизацией условий ко-экспрессии белков для биомедицинских исследований и генной терапии в лаборатории ещё одного моего любимого руководителя — профессора Мартина Райана (Martin D. Ryan). Этот подход широко используется учёными во всем мире. В Германии, где потом оказалась, изучала коронавирус SARS-CoV-1. Затем вся команда с исследованиями переехала в Белфаст, столицу Северной Ирландии, где продолжили изучать SARS.
Потом я на три года перебралась в Португалию, о чём хочу рассказать подробнее. Там в Instituto de Medicina Molecular велись клинические исследования по пересадке костного мозга пациентам с острым миелоидным лейкозом. Необходимо было исследовать иммунные клетки, способные подавлять нежелательные реакции, связанные с отторжением трансплантата. В одних случаях они могли подавлять иммунный ответ, а в других — нет. В итоге мы обнаружили, что один из молекулярных маркеров, широко использующийся в лабораториях и больницах для оценки активности этих клеток, имел определённые ограничения. Ранее опубликованные данные о нём были неполными, а наши выводы поставили под сомнение корректность данных десятков научных статей, которые я проанализировала.

После всех этих проектов я переехала в Лондон и проработала три года в University College London (UCL). Там мы занимались пациентами с врождённым иммунодефицитом, изучали причины заболевания и искали генотерапевтические подходы к их лечению.
— А потом началась пандемия COVID-19, которая изменила вашу жизнь…
— Да. Накануне пандемии у меня внезапно умер папа, и я не смогла приехать с ним попрощаться. А у мамы очень плохое здоровье. В последние годы я специально жила в Лондоне, чтобы в любую секунду можно было сесть в самолёт и прилететь в Москву. Но из-за коронавируса рейсы стали отменять один за другим. В течение года у меня было шесть отменённых рейсов.
В итоге я приехала в Россию как раз на первой волне дельта-варианта ковида, и мы все заболели. Пока я была здесь две недели, мама и брат чуть не умерли. У обоих был сложный дельта-штамм. Я сама была с температурой 38 °C, но чувствовала себя лучше остальных, поэтому лечила их. После того как выкарабкались, у всех были ещё долгие осложнения — продолжительностью девять месяцев. Через две недели я вернулась в Лондон — и меня провакцинировали, поскольку наша лаборатория находилась через стенку с больничным отделением с умирающими от ковида больными.
Туда привозили тяжёлых больных в «скафандрах». Очень многие умирали, было страшно
Когда пандемия пошла на спад, появилась надежда, что всё будет как прежде. Но случилась СВО, обрубили все банковские операции, все рейсы приостановили — и снова возник страх, что я не смогу вернуться к родным. Ситуация шла к тому, что границы могли вообще закрыть.
Когда обсуждали с мамой моё возвращение, она рассказала, что видела передачу про Сириус. Предложила попробовать свои силы в созданном здесь Университете новой формации.

— Так вы оказались в Университете «Сириус». Какими были первые впечатления?
— Мне очень понравилось — великолепные условия для работы, прекрасная команда, важные и интересные исследования. Университет «Сириус» выделяется своей открытостью и отсутствием жёсткой иерархической структуры, присущей многим академическим учреждениям. Здесь царит атмосфера, напоминающая мне зарубежные лаборатории, в которых я работала.
Одно из главных преимуществ — превосходное техническое оснащение, что открывает широкие возможности для проведения передовых исследований. Ещё одна сильная сторона — акцент на трансляционную медицину, что особенно ценно для меня. Здесь главной задачей ставится создание лекарств. Хотя это накладывает определённый стресс из-за высоких стандартов и требований скорости разработки, но в этом и преимущество — такой подход стимулирует инновации и способствует быстрому внедрению научных достижений в практическое здравоохранение.
— Над чем вы сейчас работаете?
— У нашей команды два основных направления исследований. Первое — генозаместительная терапия для лечения наследственных заболеваний. В основном, сейчас мы фокусируемся на генетически-обусловленных ретинопатиях и на гемофилии. Это те заболевания, которые наследуются в связи с мутациями и не лечатся (или лечение неэффективно, либо длится всю жизнь). Мы предлагаем лечение наследственных заболеваний методом генной заместительной терапии с использованием рекомбинантных аденоассоциированных вирусов. То есть путем доставки здорового гена взамен больного.
Другое направление связано с лечением рака. Сейчас мы разрабатываем два подхода к терапии. Первый основан на использовании рекомбинантных вирусов, которые избирательно воздействуют только на раковые клетки, минуя здоровые ткани. Такой метод предпочтительнее традиционной химио- и радиотерапии, так как он обладает целенаправленным действием и вызывает меньше побочных эффектов.
Мы повышаем эффективность этих вирусов, модифицируя их таким образом, чтобы они доставляли дополнительные иммуностимулирующие факторы, которые заставляют организм пациента активнее бороться с раковыми клетками.
Второй подход — CAR-Т-клетки — модифицированные Т-лимфоциты, которые атакуют и уничтожают больные раковые клетки. Мы меняем их так, чтобы они могли точно распознавать и нацеливаться на опухолевые клетки, используя рецепторы на их поверхности.
Ещё один из моих аспирантов занимается мезенхимальными и индуцированными плюрипотентными стволовыми клетками, которые используются не только в регенеративной медицине, но и применяются для моделирования заболеваний in vitro, а также для тестирования новых лекарств, включая генно-терапевтические вирусы. Я занималась этим направлением в Эдинбурге и сейчас передаю опыт.
— Можно уже говорить о каких-то результатах?
— Нам ещё предстоит провести доклинические испытания, но уже есть отличные результаты. Вместе с моей аспиранткой мы опубликовали первую статью, где показали, что использование нашего рекомбинантного вируса привело к уменьшению размера опухоли на 52 %.
В последнем исследовании мы добились ещё большего успеха — уменьшения опухоли на 75–80 %
Это отличный результат, которого мы достигли благодаря сочетанию двух подходов: использования онколитического вируса и технологии доставки мРНК. Комбинированный метод показал высокую эффективность.

— Какие ключевые вызовы сейчас стоят в области молекулярной биологии?
— Всё те же, что и всегда. Чем больше мы знаем и понимаем, тем больше открывается работы для учёных. Если вернуться к тем же наследственным заболеваниям, есть патогенные и непатогенные мутации. А есть те, что под вопросом — патогенные они или нет. А многие до сих пор вообще неизвестны. Каждую из них нужно исследовать.
То же самое с раковыми исследованиями. Происходит огромное количество открытий, которые помогают развивать лекарства. И по-прежнему существуют огромные «серые» области. Например, в области раковых заболеваний есть серьёзная проблема возникновения устойчивости опухолей к терапии. По этой причине умирают 90 % пациентов. Нужно понять, почему возникает эта резистентность. А она индивидуальна: зависит и от типа онкозаболевания, и от самого пациента. Сколько людей, типов рака, географических областей, типов питания, столько и вызовов сегодня существует.
— Есть мнение, что генетики вмешиваются в природу и «играют в бога». Что думаете по этому поводу?
— Любая терапия — это вмешательство. В том числе обычные таблетки, антибиотики. Почему люди тогда их принимают? Получается, те, кто ходит в аптеку, «играют в бога»? Вместо того чтобы медитировать и ждать, когда головная боль пройдёт сама (я, кстати, за медитацию), или когда пневмония может их убить.

Та же гемофилия требует пожизненного дорогостоящего лечения, без которого пациент быстро погибнет. Мы разрабатываем генозаместительную терапию, чтобы доставить в организм человека недостающий фактор свёртывания крови и избавить его от необходимости постоянно пить лекарства. Это позволит спасти жизнь пациенту и избавить от огромного эмоционального и финансового стресса его родных. Не думаю, что это «игра в бога».
— Вы много работаете с молодёжью. Нужно ли ей активнее идти в науку?
— Совершенно необходимо. Разработка российских лекарств жизненно важна для нашей страны, учитывая текущие задачи импортозамещения и необходимость обеспечения качественного медицинского обслуживания на огромной территории. Но это важно и в глобальном плане, особенно для стран с ограниченными ресурсами. Если мы сможем создать конкурентоспособные препараты, которые будут доступнее зарубежных аналогов, это принесёт огромную пользу многим государствам, особенно развивающимся. В России можно делать качественные лекарства. Для этого есть все: профессионалы, оборудование, деньги на исследования, а главное — желание.

Дмитрий Иванов: о жидких имплантах, саббатикалах и парадоксальности мышления
Читать