Книга недели: обладает ли человек свободой воли

Все решено: Жизнь без свободы воли

Роберт Сапольски

Книга рассказывает о том, как работает наше сознание в момент принятия решения Изображение: © Яна Алябьева / «Сириус(Журнал»

«Вы не в состоянии выбрать по своему желанию все сенсорные стимулы окружающей среды, уровень гормонов в крови нынче утром, не способны оценить, случилось или нет с вами в прошлом травмирующее событие, не можете выбрать себе ни внутриутробную среду, ни социально-экономический статус родителей, не в состоянии решить, какими будут ваши гены и кем были ваши предки — скотоводами или земледельцами. Позвольте мне сформулировать эту мысль в самом общем виде, в настоящий момент, возможно, слишком общем для большинства читателей: в каждый конкретный момент времени мы не более и не менее чем случайная сумма биологических факторов и факторов среды, над которыми мы сами не властны».

«Если вы делаете А, а за ним следует Б, что увеличивает вероятность того, что вы поверите, будто сами вызвали Б? Психолог Дэниел Вегнер из Гарварда, внесший основной вклад в эту область исследований, выделил три логические переменные. Первая — приоритет: чем меньше временной промежуток между А и Б, тем охотнее мы испытываем иллюзорное ощущение воли. Есть еще постоянство и эксклюзивность — с каким постоянством происходит Б после того, как вы сделали А, и как часто Б случается в отсутствие А. Чем выше первое и ниже второе, тем прочнее иллюзия».

Роберт Сапольски — нейробиолог, профессор Стэнфордского университета, научный сотрудник Института приматологии при Национальных музеях Кении Фото: © Альпина Паблишер

«Что происходит в мозге, когда вы экспериментально ослабляете веру людей в свободу воли? Во-первых, снижается то, что лучше всего описать как интенциональность, то есть усилия, которые люди вкладывают в свои действия. Это можно продемонстрировать при помощи электроэнцефалографии (ЭЭГ), позволяющей регистрировать волны мозговой активности. Вернемся к эксперименту Либета. За секунду до того, как испытуемый решает пошевелить пальцем, ЭЭГ регистрирует характерный волновой паттерн, исходящий, по всей видимости, из моторной коры. Но первый признак предстоящего двигательного акта обнаруживается в виде волны, возникающей несколькими секундами раньше; ее назвали „ранний потенциал готовности“. Он, похоже, возникает в пре-ДМО (дополнительная моторная область), шагом выше в цепи нейронов, инициирующей движение, и интерпретируется как сигнал о намерении, которое затем переходит в действие (вспомните находку Либета, которую мы обсуждали в главе: ранний потенциал готовности возникает еще до того, как испытуемые осознают, что собираются что-то сделать; тут-то и начинаются бесконечные споры). Когда людей заставляют чувствовать себя беспомощными и ни на что не способными, подсовывая им нерешаемую головоломку, ранний потенциал готовности ослабевает. То же самое происходит, когда людей вынуждают меньше верить в свободу воли, причем чем слабее вера, тем слабее становится волна (но размер волн в моторной коре не изменяется) — это выглядит так, будто люди меньше стараются и меньше фокусируются на задаче».

«Были и другие истории успеха. Отношение к аутизму, например, претерпело похожие изменения. Когда-то его бездумно называли детской шизофренией, но потом психиатр Лео Каннер ввел в обращение диагноз „ранний детский аутизм“. Рассмотрев вероятность биологических и, прежде всего, генетических корней заболевания, он поначалу довольствовался расхожей идеей, что виноваты, конечно же, опять матери. В данном случае материнская токсичность предположительно заключалась в холодности и неспособности любить; Каннер припечатал „виновниц“ хлесткой фразой, преследовавшей поколения родителей в ночных кошмарах: „матери-холодильники“. Затем все пошло по уже знакомой дорожке: десятилетия вины и стыда, а также растущее научное понимание, что концепция „матери-холодильника“ не подкреплена никакими доказательствами. Далее — первые попытки семей отстоять свои интересы и отбиться от обвинений. И наряду с этим все большая осведомленность общественности о распространенности заболевания, которая мешала всерьез воспринимать обвинения в холодности, плюс участие заинтересованных знаменитостей. Теперь нам известно, что аутизм — это, увы, довольно частое расстройство нервно-психического развития, и родителей больше не обвиняют в аутизме детей. Более того, многие обладатели легких форм аутизма — раньше это называлось синдромом Аспергера, а теперь обозначается как высокофункциональное расстройство аутистического спектра (РАС) — не желают, чтобы их особенности патологизировали, называя расстройством. Они говорят, что РАС следует рассматривать как крайний случай нормы человеческой социальности и что это состояние несет в себе ряд когнитивных черт, которые выгодно отличают их от „нейротипичных“ людей (то есть от всех остальных)».

Роберт Сапольски. «Все решено: Жизнь без свободы воли». М.: «Альпина нон-фикшн», 2025. — 536 c.